Неточные совпадения
Улицу перегораживала черная куча людей; за углом в переулке тоже работали, катили по мостовой что-то
тяжелое. Окна всех домов закрыты ставнями и окна дома Варвары — тоже, но оба полотнища
ворот — настежь. Всхрапывала пила, мягкие тяжести шлепались на землю. Голоса людей звучали не очень громко, но весело, — веселость эта казалась неуместной и фальшивой. Неугомонно и самодовольно звенел тенористый голосок...
Захлестывая панели, толпа сметала с них людей, но сама как будто не росла, а, становясь только плотнее,
тяжелее, двигалась более медленно. Она не успевала поглотить и увлечь всех людей, многие прижимались к стенам, забегали в
ворота, прятались в подъезды и магазины.
Было слышно, что вдали по улице быстро идут люди и тащат что-то
тяжелое. Предчувствуя новую драму, Самгин пошел к
воротам дома Варвары; мимо него мелькнул Лаврушка, радостно и громко шепнув...
— Неужели — воры? — спросил Иноков, улыбаясь. Клим подошел к окну и увидал в темноте двора, что с
ворот свалился большой,
тяжелый человек, от него отскочило что-то круглое, человек схватил эту штуку, накрыл ею голову, выпрямился и стал жандармом, а Клим, почувствовав неприятную дрожь в коже спины, в ногах, шепнул с надеждой...
«Ничего своеобразного в этих людях — нет, просто я несколько отравлен марксизмом», — уговаривал себя Самгин, присматриваясь к
тяжелому, нестройному ходу рабочих, глядя, как они, замедляя шаги у
ворот, туго уплотняясь, вламываются в Кремль.
— Вы, по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот кто вы, — добавил он и пригласил ужинать, но Елена отказалась. Самгин пошел провожать ее. Было уже поздно и пустынно, город глухо ворчал, засыпая. Нагретые за день дома, остывая, дышали
тяжелыми запахами из каждых
ворот. На одной улице луна освещала только верхние этажи домов на левой стороне, а в следующей улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
Длинноногий голубой жеребенок выскочил из
ворот, но, испугавшись Нехлюдова, нажался на телегу и, обивая ноги о колеса, проскочил вперед вывозившей из
ворот тяжелый воз, беспокоившейся и слегка заржавшей матки.
Кучер Иегудиил, человек чрезвычайно медлительный,
тяжелый на подъем, рассудительный и заспанный, стоял у
ворот и усердно потчевал табаком Сучка.
Расхаживая
тяжелыми шагами взад и вперед по зале, он взглянул нечаянно в окно и увидел у
ворот остановившуюся тройку; маленький человек в кожаном картузе и фризовой шинели вышел из телеги и пошел во флигель к приказчику; Троекуров узнал заседателя Шабашкина и велел его позвать. Через минуту Шабашкин уже стоял перед Кирилом Петровичем, отвешивая поклон за поклоном и с благоговением ожидая его приказаний.
Пока длилась отчаянная борьба, при звуках святой песни гугенотов и святой «Марсельезы», пока костры горели и кровь лилась, этого неравенства не замечали; но наконец
тяжелое здание феодальной монархии рухнулось, долго ломали стены, отбивали замки… еще удар — еще пролом сделан, храбрые вперед,
вороты отперты — и толпа хлынула, только не та, которую ждали.
Ехали мы, ехали часа полтора, наконец проехали Симонов монастырь и остановились у
тяжелых каменных
ворот, перед которыми ходили два жандарма с карабинами. Это был Крутицкий монастырь, превращенный в жандармские казармы.
Он не мог сообразить тогда, что арка над
воротами выступала внутрь гораздо дальше, чем кнаружи, и по мере того как затекали его руки и как
тяжелее свисало вниз обессилевшее тело, ужас все сильнее проникал в его душу.
Отворились
ворота, на улицу вынесли крышку гроба с венками в красных лентах. Люди дружно сняли шляпы — точно стая черных птиц взлетела над их головами. Высокий полицейский офицер с густыми черными усами на красном лице быстро шел в толпу, за ним, бесцеремонно расталкивая людей, шагали солдаты, громко стуча
тяжелыми сапогами по камням. Офицер сказал сиплым, командующим голосом...
Ворота, громадные и
тяжелые, выше самого дома, как бы приспособленные для отражения вражьих нападении, постоянно были на запоре.
Сад кутался пеленою душного сумрака;
тяжёлая, оклеенная пылью листва не шелестела, в сухой траве, истощённой жаждою, что-то настойчиво шуршало, а в тёмном небе, устало и не сверкая, появились жёлтенькие крапинки звёзд. Кто-то негромко стучал в монастырские
ворота, в устоявшейся тишине неприютно плавал всхлипывающий тонкий голос...
Дядя Зотушка ничего не ответил и молча принялся отодвигать
тяжелый деревянный запор, которым были крепко заперты шатровые крашеные
ворота.
Ночь была тихая, лунная, душная; белые стены замоскворецких домов, вид
тяжелых запертых
ворот, тишина и черные тени производили в общем впечатление какой-то крепости, и недоставало только часового с ружьем.
Потом мальчику дали
тяжёлый топор, велели ему слезть в подвал и разбивать там лёд так, чтоб он улёгся ровно. Осколки льда прыгали ему в лицо, попадали за
ворот, в подвале было холодно и темно, топор при неосторожном размахе задевал за потолок. Через несколько минут Илья, весь мокрый, вылез из подвала и заявил хозяину...
Он остановился, испуганно глядя во тьму под
воротами. Они были закрыты, а у маленькой двери, в одном из
тяжёлых створов, стоял тёмный человек и, видимо, ждал его.
В нем с улицы не было
ворот, но тотчас, перешагнув за его красиво отделанные,
тяжелые двери, открывался маленький дворик, почти весь занятый большой цветочной клумбой; направо была красивенькая клетка, в которой жила старая concierge, [Привратница (франц)] а налево дверь и легкая спиральная лестница.
Лошади одна за одной, осторожно ступая по соломе и обнюхивая ее, стали проходить, молодые кобылки, стригуны, сосунчики и
тяжелые матки, осторожно, по одной, в
воротах пронося свои утробы.
Молодая кобылка шалунья, как только выбралась за
ворота, загнула вниз и на бок голову, взнесла задом и взвизгнула; но всё-таки не посмела забежать вперед серой, старой осыпанной гречкой Жулдыбы, которая тихим,
тяжелым шагом, с боку на бок переваливая брюхо, степенно шла, как всегда, впереди всех лошадей.
В Усторожье игумен прежде останавливался всегда у воеводы, потому что на своем подворье и бедно и неприборно, а теперь велел ехать прямо в Набежную улицу. Прежде-то подворье ломилось от монастырских припасов, разных кладей и рухляди, а теперь один Спиридон управлялся, да и тому делать было нечего. У
ворот подворья сидел какой-то оборванный мужик. Он поднялся, завидев
тяжелую игуменскую колымагу, снял шапку и, как показалось игумену, улыбнулся.
Невеста, задыхаясь в
тяжёлом, серебряной парчи, сарафане с вызолоченными ажурными пуговицами от
ворота до подола, — в шушуне золотой парчи на плечах, в белых и голубых лентах; она сидит, как ледяная, в переднем углу и, отирая кружевным платком потное лицо, звучно «стиховодит...
«Раишко» — бывшая усадьба господ Воеводиных, ветхий, темный и слепой дом — занимал своими развалинами много места и на земле и в воздухе. С реки его закрывает густая стена ветел, осин и берез, с улицы — каменная ограда с крепкими
воротами на дубовых столбах и
тяжелой калиткой в левом полотнище
ворот. У калитки, с вечера до утра, всю ночь, на скамье, сложенной из кирпича, сидел большой, рыжий, неизвестного звания человек, прозванный заречными — Четыхер.
А в семь часов вечера уже все
ворота заперты на
тяжелые железные засовы, и каждый хозяин собственноручно спускает с цепи старого, злого, лохматого и седомордого, осиплого от лая кобеля.
Из
ворот выплывает тёмным облаком заспанный,
тяжёлый стражник, лениво подходит к солдату, люди нехотя раздвигаются, и вот остался Гнедой один, только старуха Лаптева с шапкой в руках стоит у него за спиной.
На другой день проходил он к вечеру дикое и пустынное место и, казалось, еще не отдыхал; шаги сделались тише, дыхание
тяжелее; в темноте можно было разглядеть массу еще темнейшую, которая грубо и тяжело вырезывалась на небосклоне; увидев ее, юноша собрал последние силы, удвоил шаги и вскоре подошел к каменной ограде —
вороты были заперты.
Как только разместились все,
тяжелые, железом окованные
ворота усадьбы были заперты на три замка.
Бросается он к
воротам, вздымает кверху
тяжелый, булатный меч и вдруг отступает невольно…
Обозы были полны мебели и разной домашней утвари. Лиза видела, как на даче отворились решетчатые
ворота и большие стеклянные двери, как с бесконечной перебранкой закопошились около мебели возницы. В стеклянные двери внесли большие кресла и диван, обитые темно-малиновым бархатом, столы для зала, гостиной и столовой, большую двуспальную кровать, детскую кровать… Внесли также что-то большое, увязанное в рогожи,
тяжелое…
Я помнил, что на кладбищенских
воротах есть надпись: „Грядет час, в онь же вси сущие во гробех услышат глас Сына Божия“, отлично знал, что рано или поздно настанет время, когда и я, и Кисочка, и ее муж, и офицер в белом кителе будем лежать за оградой под темными деревьями, знал, что рядом со мной идет несчастный, оскорбленный человек, — всё это я сознавал ясно, но в то же время меня волновал
тяжелый, неприятный страх, что Кисочка вернется и что я не сумею сказать ей то, что нужно.
На улице взад и вперед бегали овцы и блеяли; бабы кричали на пастуха, а он играл на свирели, хлопал бичом или отвечал им
тяжелым, сиплым басом. Во двор забежали три овцы и, не находя
ворот, тыкались у забора. От шума проснулась Варвара, забрала в охапку постель и пошла к дому.
Петух не обманул нас. В
воротах показалась сначала лошадиная голова с зеленой дугой, затем целая лошадь, и, наконец, темная,
тяжелая бричка с большими безобразными крыльями, напоминавшими крылья жука, когда последний собирается лететь. Бричка въехала во двор, неуклюже повернула налево и с визгом и тарахтением покатила к конюшне. В ней сидели две человеческие фигуры: одна женская, другая, поменьше, — мужская.
Ворота были заперты. Я стукнул
тяжелым железным кольцом о дубовое полотно калитки: раздался сильный лай цепной дворняжки, и в подворотне показались три собачьи морды, скаля зубы и заливаясь глухим ревом. Щеколда изнутри стукнула, и краснолицая, курносая девка-чернавка, вершков одиннадцати в отрубе, одетая в засаленный московский сарафан из ивановского ситца, просунулась до половины и спросила нас...
Карета остановилась у широкого подъезда казенного здания. В
воротах, помещавшихся рядом, темнела
тяжелая фигура дежурного сторожа, укутанного в тулуп.
Вся усадьба вообще, а хоромы Строгановых в особенности имели необычайно праздничный вид. Двор был усыпан желтым песком,
тяжелые дубовые
ворота отворены настежь, как бы выражая эмблему раскрытых объятий. По двору сновал народ, мужчины и женщины, в ярких праздничных платьях.
Отец Илиодор заснул и, ныряя по кочкам, воображает самого себя кораблем, погибающим в волнах. И как отец Илиодор ни хочет спастись, как он ни старается выбиться, — никак не выбьется: за ноги его сцапал и тянет
тяжелый, как тяга земная, мучинко с разорванным
воротом, а на макушке сидит давешний королевское еруслание и пихает ему в рот красную пробку.
Не успели еще затвориться
тяжелые железные
ворота за въехавшей вслед за этапной каретой, как у ее дверей появился старший надзиратель.
Послышались чьи-то
тяжелые, уверенные шаги. Кто-то шел вдоль забора и, оставаясь у калитки, вырубленной в
воротах, отыскал проволоку, продетую сквозь нее, и потянул ее к себе.
Послышался голос со двора, и, по-видимому, начались переговоры. Затем все смолкло, но скоро раздался вторичный удар в
ворота, и они, пронзительно заскрипев петлями, растворились. Послышались
тяжелые шаги, сперва по двору, затем по сеням, а наконец, и у самой двери.
Послышались чьи-то
тяжелые уверенные шаги. Кто-то шел вдоль забора и, остановясь у калитки, вырубленной в
воротах, отыскал проволоку, продетую сквозь нее и потянул ее к себе.
В то время, когда Пахомыч так мучительно переживал картины своего
тяжелого прошлого, горбун уже далеко не спешной походкой вышел из
ворот Таврического сада и отправился по направлению к городу.